Во время и после 3 к.с. в Приэльбрусье. Май 2004. Автор – Мойзых Саша

Ни один победитель не верит в случайность

                                                           Ф. Ницше

Нальчик

Ну что за город Нальчик? Утренний, весенний, мокрый. Вываливаемся из поезда в его серо-розовый рассвет. Покупаем пиво «Терек». У ларька нас берут в кольцо таксисты,  мужественно сопротивляемся, гуляем до автовокзала, но в конце концов грузимся в два жигуленка.

Над городом возвышается удивительной красоты мечеть. При ближайшем рассмотрении она превращается в торговый центр – шикарный объект для стекломоя. Город одет под восьмидесятые: старые будки ГАИ на курьих ногах, пустые, опрятные, в цветах улицы, памятники Вождю.

Полчаса спустя, мы сидим у военной части в ожидании пропусков. На ковриках раскиданы остатки ремнабора.  Андрюха справедливо называет наше занятие «трахен махен снегоступпен». Шитье снегоступов – дело крайне неблагодарное, особенно если трубки у них — из алюминия Д-12. Шьешь 3 дня, а ломаются за 6 переходов. Но именно этому увлекательному занятию мы посвящали все свободное время, а его было предостаточно…

Май

Май. В горах – бесконечный поток изменений. Сыплются камни, сходят лавины, бушуют снегопады. Солнце сжигает наши лица за считанные минуты, ветер складывает палатку и нас, как муравьев, загоняет в тесные ранклюфты.

Внизу – Девятое мая. Салют, пиво, звезды, шары воздушные… У нас – метель.

Внизу – организации, квартиры, телефоны, будни и выходные. У нас – мокрые варежки и облупленные носы.

Мы уходим в горы, чтобы доказать, что человек может существовать вне городских законов. Долго ли?..

И как бы старательно не заметали уже почти летние метели наши тропинки, след остается. И не только в нас самих. Мы чувствуем себя сильнее, намного сильнее тех, кто здесь не был. Горы умеют быть благодарными. Как боги. В ответ за наши мучения они награждают нас возможностью крепче держаться, выше прыгать, острее мыслить, тоньше чувствовать.

Майское солнце спускает со склонов тонны снега, растапливает глубокие трещины по периметру темных нагретых скал. Снег становится мокрым, почти вода. Когда тропишь, раскисшая крупа хлюпает под ногами.

Каковы бы ни были препятствия, за весь поход мы не повесили ни одной веревки. Весь лед засыпан весенним раскисшим снегом.

Срываться нельзя.

Мы научились осторожности. Аккуратно, как мыши. Лавшнуры распущены, дистанция – 15 метров. «Мы не воюем с горами».

Ш-шшух!.. Ш-шшух! – сходят разнокалиберные лавины. То справа, то слева.

Май. В горах межсезонье. «Опасно!» — предупреждают спасслужбы.

Горы бурно отмечают долгожданное наступление весны: любят, грустят, бушуют, совершают ошибки…

Шхельда

С кабардино-балкарского слово «шхельди» переводится  как «брусничная». Шхельда, как и Ушба, считается «изюминкой» Главного Кавказского Хребта. Видели мы ее уже в сумерках, топая вниз по ущелью Адыл-Су, по непривычно твердой почве. Она отливала розовым, будто ее острые зубцы и вправду были смазаны брусничным вареньем.

Ямайка

Яма-а-а-айка! Каждое утро нас мучит песня: «Ямайка! Я, наверно, родился в майке… Песо-ок! Я ходу без носок, босиком…». Мы вылезаем из спальника, вынимаем ботинки, варежки и вываливаемся в безнадежно белое пространство.

Буги хорьков

Мы сидим на малюсеньком пятачке из травы и камней. Серега снял капрон и скачет с фотоаппаратом по камням в одних рейтузах и свитере, босиком, как Гений, творящий в нижнем белье.

Саня греется на солнышке и копается в ремнаборе, то и дело жмурясь и встряхивая патлами. Его ждет необратимое прозвище – Kapoosha.

Андрюха неосторожно сбросил майку и поражает солнце оголенным торсом…

Этот затерянный уголок делили с нами маленькие пушистые зверьки. Единогласно обозвали их хорьками («суслик» звучит пошло). На бедных, промокших от внезапно начавшегося дождя со снегом хозяев склона свалили пропажу «полена», которое предназначалось на сладкое.

— Ах ты ссу…слик! – ворчал Андрюха, стряпая силок. Пропажа выпала как раз на его дежурство.

— Теперь понятно, куда делся твой носок. – Хмыкнул Серега. (В Уллу-Тау Андрюха одолжил Сереге пару шерстяных носков, один из которых таинственно исчез.)

— Ну вот, а вы все на краснодарцев гнали…

Андрюха – мастер по всякого рода капканам, ловушкам и прочим охотничьим хитростям. В ход идут капроновые нитки, кан, сладкое. Хорек, как в мультике, подбегает к ловушке, хватает кусок рахат-лукума и, сука, сматывается, как ни в чем не бывало. Да еще и друзей к халяве приводит. Поляна вокруг нашей палатки просто кишит хорьками. Саня бегает за каждым, пытаясь взять у него интервью и сфотографировать.

Постепенно веселье угасает. Сытые хорьки теряют интерес к игре раньше, чем голодный Андрюха, и уходят спать…

Лавина

В тот день шлось ужасно тяжело. Жарило невыносимое солнце. Снег раскис, хлюпал, как будто вода. Вокруг все сходило, сыпало, рушилось.

К тому времени, как мы подошли под перевальный взлет, мне уже казалось, что я упаду и умру. Кругом – вязкая, пугающая тишина. В рюкзаке необыкновенно громко тикал будильник.

Серега сказал, что на перевал нужно забежать как можно скорее. Сам взлет был не опасен, но вокруг творилась такая котовасия, что на склоне долго оставаться не хотелось.

Забыв про усталость, мы двинулись вверх. Серега тропил впереди, я шла за ним шаг в шаг. Серега сделал очередное усилие – и вдруг провалился в снег по пояс, откинулся назад, снег ушел вниз, открыв бездонную глубину берга, я схватила Серегу за рюкзак, рванулись назад, вылезли на твердую землю. Бергшрунд, полностью скрытый под снегом, оказался тем самым препятствием, которое выпадает как раз тогда, когда его меньше всего хотят и меньше всего ждут.

Через берг перекинули веревку, закрепив ее на ледорубный крест. Вешал Серега, за ним прошел Саня и ушел тропить вверх. Я шла следом. Уже практически закрепилась на веревке, когда раздался крик Сани: «ЛАВИНА!».

— К стене! – скомандовал Серега.

Мы ничего не знали. Мы думали, это – все, конец. Во всем – в Сашкином, крике, в Серегиной команде, в резком, истерическом рывке к стоявшим слева скалам было отчаяние. Такого крика я еще никогда не слышала.

Полетели, брызгая, комья снега. Сердце не успело сжаться, голова – испугаться, только на языке появился странный вкус. Потом я подумала: «Может, это и был вкус смерти?».

Когда лавина ушла вниз, вкус исчез. Пришло сознание того, что мы все еще живы, что мы еще рискуем. Вероятность повторного схода лавины обычно бывает в несколько раз меньше, но когда все прочувствуешь на своей шкуре, даже вероятность в 5% начинает пугать.

Откопали веревку, палки, ледорубы. Вниз с лавиной улетела только Оля, но и та «отделалась легким испугом».

Я снова подошла к веревке, чтобы встегнуться.

—          Народ!!!

—          К стене, лавина! – кричит Серега.

На этот раз я действовала четко. По Сашкиному голосу поняла, что лавина еще достаточно далеко. Я была ближе всех к стене, поэтому быстро подбежала и заныкалась за какой-то выступ… Жду. 10 секунд, 20, минута… Пронесло.

—          Нормально! – кричит Сашка, — Не туда!

—          Не наша. – Выдохнул Серега.

До седловины мы дошли где-то за час. Стояла спокойная, торжественная тишина. Мне пришла в голову мысль, что мы выдержали испытание, которое дали нам горы, мы стали на уровень выше. И теперь эта тишина – знак, что мы приняты.

Взойдя на перевал, мы увидели Башкару и Джантуган, и облака далеко внизу, и солнце почти наравне с нами.

Исполнители желаний

Мы сидели возле сложенного из камней камина. Навстречу нашим жаждущим огня лицам вырывались языки пламени.

Территориально наш лагерь находился в долине реки Ирикчат, что с кабардинского переводится как «баранья лощина». Ночь, май, 2004 год.

—          Сидим, как перед броском, — говорю я. – Вот сейчас встанем, уйдем в лес, выведем коней, оседлаем, ружье через плечо – и ускачем в разведку, будто чилийские повстанцы.

—          У нас секретная миссия, — иронизирует Серега, — Взорвать Эльбрус, чтобы он стал на 500 метров ниже.

Андрюха продолжает совершенно серьезно:

—          Мы – группа «Меняющие Мир». Нас нанял один очень богатый чувак, чтобы мы исполняли его странные желания, совершая провокационные поступки.

—          А завтра мы залезем на Эйфелеву башню, пустим вниз поток электричества и заставим ее светиться.

—          Или сделаем так, чтобы сотня раздетых по пояс чернокожих людей прошлись по Тверской. На каждой спине будет написано. «Niger! Hate white!».